Главная » 2009 Июнь 16 » НА «АДМИРАЛЕ НАХИМОВЕ»
НА «АДМИРАЛЕ НАХИМОВЕ» | 09:46 |
Издали он очень красив. Строгие грани корпуса неуловимо переходят в плавные обводы. Ни одной в привычном понимании мачты, если только можно назвать мачтой стальную пирамиду, увенчанную множеством антенн. Похож на парусник под решетчатыми «парусами» антенн. Недаром американцы прозвали корабли этого класса «поющими фрегатами» — за тонкий звенящий звук турбин, с каким БПК идут на полных ходах. Ты чувствуешь корабль ежесекундно: ты весь во власти его запахов, воздушных струй, гуденья, вибрации, качки, возгласов по трансляции, света... Ты ощущаешь его всеми пятью чувствами. На большом противолодочном корабле «Адмирал Нахимов», пришедшем с Северного флота, меня встретили весьма настороженно к отстраненно. Прошло какое-то время, прежде чем я понял в чем дела Весной, когда корабль отстаивался на якоре в районе Гибралтарской: пролива в виду марокканского побережья, один из матросов, прельщенный близостью берега, решил сбежать ночью за границу. Он пустился вплавь, но не рассчитал ни сил, ни расстояния. По всей вероятности, стал добычей акул или утонул. Разумеется, для командовали «Адмирала Нахимова» это было страшным ударом. Как бы ни старался экипаж, какие подвиги ни совершал, итоговый «неуд» за боевую служб* был уже предрешен. Говорить об этом ЧП на борту «Нахимова» избегали, и появление корреспондента главной военной газеты расценки как начало экзекуции — моральной. Ясное дело — прислали для тот. чтобы расписать черными красками организацию службы и состоянж воинской дисциплины на североморском БПК. Поскольку командование Средиземноморской эскадры в основном севастопольское, я есть черноморское, североморцы здесь чувствуют себя пасынками. Я долго бродил по кораблю неприкаянным пассажиром, пока наконец, не подвернулся случай. «Нахимов» лежал в дрейфе в ожидании новых вводных. Штилевое море сияло голубым зеркалом. Палубу калило свирепое аравийское солнце. На юте, на вертолетной площадке внештатный корабельный духовой оркестр из пяти человек разучивал вальс «Дунайские волны. Музыканты сидели обнаженные по пояс в синих тропических пилоте с козырьками. Дирижировал старший лейтенант Алексей Чесноков командир носовой ракетной батареи. Под эту элегическую музыку в воды выпархивали летучие рыбки, похожие в полете на больших жуков, и шлепались в море. Казалось, они делали это под музыку. Идиллия! Если не знать, что в эти же минуты в какой-то полусотне миль бьют танки, горят дома и отлетают в небеса чьи-то человеческие души. Труба бас-2 лежала на брезенте поодаль. Похоже, у нее не было хозяина, поскольку мичман, игравший на баритоне, время от времени прикладывался и к тубе, восполняя не достающие в оркестре басы. Давным-давно я играл в школьном духовом оркестре именно на басе-2. Инструмент был огромен и почти одного со мной роста. Воздуха в легких хватало, чтобы едва выдувать «четвертушки»; половинные и целые ноты я не вытягивал. Я подобрал лежащую на брезенте тубу, нашел на пюпитре мичмана-баритониста, нотную партию для басов и после нескольких попыток попал в такт общей игре. «Капельмейстер» Чесноков одобрительно махнул мне обломком указки, которая выпол¬няла роль дирижерской палочки. Позже выяснилось, что это был вовсе не обломок указки, а хребетик небольшой акулы, пойманной Чесноковым на якорной стоянке в 5-й точке (восточнее Кипра). Наверное, это был единственный в мире оркестр под управлением офицера-ракетчика с акульей «палочкой» в руке. Во всяком случае, акустика морского простора была великолепной, тем более что звук по воде распространяется далеко-далеко. Так или иначе, но я влился, пусть не в экипаж, но в оркестр, и это самым неожиданным образом облегчило общение с «нахимовцами», несмотря на то что заместитель командира по политчасти (а может быть особист) — кто-то из них — дал негласное указание офицерам «поменьше болтать корреспонденту о наших делах». Из всех корабельных дел меня больше всего интересовал палубный вертолет Ка-25, который стоял в ангаре в кормовой части корабля, и его экипаж, возглавляемый капитаном Борисом Опариным. Я очень надеялся, что мне удастся подняться с ними в воздух и снять корабль с верхней точки, а если повезет, то и крейсер «Жданов». К тому же с вертолетчиками общаться было легко и просто. То ли на них не распространялось негласное указание местного «политбюро», то ли такими открытыми и душевными они были по своей воздушно-небесной природе. А может быть потому еще, что они тоже были, как я, прикомандированными к экипажу «Нахимова» и жиж своим особым авиационным мирком. Я с удовольствием и подолгу гостил в их каюте № 17. Она походила на бытовку изыскателей или палатку археологов. На столе — разобранные электронные блоки, вентиляторный ветерок листает страницы «Теории шахматной игры» и «Основы ораторского искусства», банка с таранькой, под стеклом фотопанорама московских Лужников. Она радует глаз старшего лейтенанта Алексея Кабакова, штурмана-оператора; он москвич, детство прошло в Нахабине. Работал слесарем-сборщиком на автозаводе малолитражек, а потом потянуло в небо... Еще смотрят из-под настольного оргстекла глаза красивых подруг, оставленных на Северах, да летчик-космонавт Владимир Шаталов — единственный космонавт, вышедший из вертолетчиков. Поближе познакомился с командиром вертолета капитаном Борисом Опариным. Он летчик 3 класса, но после этого похода ему навер¬няка повысят классность. До флота водил троллейбусы по Новосибирску, занимался конным спортом и даже получил 1 разряд. Потом сменил ипподром на аэродром новосибирского аэроклуба. Призвали в армию на три года как младшего лейтенанта запаса. Попал в морскую авиацию, да так в ней навсегда и остался. Помимо капитана Опарина и старшего лейтенанта Кабакова обитают здесь старший лейтенант Валерий Пастухов, второй командир вертолета, дублер, так сказать. И лейтенант Сергей Свирин — техник по вооружению. Все с нетерпением ждут 18 августа — День авиации, и тот неизвестный пока день, когда «Нахимов» возьмет курс на север, на родной Северный флот, подальше от этой испепеляющей жары. * * * Корабельные вертолеты на 5-й эскадре все еще некая экзотика, хотя время от времени сюда приходят из Севастополя вертолетоносцы «Москва» или «Ленинград». Винтокрылые машины предназначаются в первую очередь для поиска и уничтожения подводных лодок. Для этой цели Ка-25ПЛ оснащен бортовым радиолокатором «Инициатива», он занимал почти всю нижнюю носовую часть вертолета в виде большого зоба. Но главный его поисковый инструмент — опускаемая в море на тросе капсула с гидроакустической станцией «Ока». Эта «Ока» — под¬водное око воздушного охотника на субмарин. Заслышав в глубине подводную лодку, «Камов» может тут же атаковать ее противолодочной торпедой АТ-1 или 4—8 противолодочными авиабомбами, которые он может брать вместо торпеды. Он может выставить барьер из радиогидроакустических буев типа «Баку-С», которые выдадут на вертолет или на противолодочный корабль все главные параметры подводной цели — курс, скорость, глубину. Правда, из-за небольшой боевой загрузки Ка-25ПЛ может ис¬пользоваться либо в ударном, либо в поисковом вариантах. И еще несколько цифр: экипаж — 2 человека. Полная нагрузка — 7тонн 250 кг. Скорость крейсерская 180, максимальная 220 километров в час. Потолок 3. 7 километра. Дальность полета 650 км. Продолжительность полета — 4 часа. Американский винтокрылый собрат нашего «Камова» — «Си Кинг» — обладает, увы, более лучшими характеристиками. Он вполне оправдывает свой титул «морского короля». Его создатель Игорь Сикорский переиграл на конструкторском поприще Николая Камова. А могли бы и у нас летать, не «Си Кинги», но «Сик-Игы», если бы покровителя талантливого изобретателя командующего Балтийским флотом вице-адмирала Непенина не убили в 1917 году да нашли бы место выпускнику Морского корпуса в 1918 году в Советской России по знаниям и талантам. Если бы да кабы. Когда все это было, но как живо отозвалось сегодня в небе над Средиземном море... А собственно все было совсем недавно, если Игорь Иванович Сикорский, гордость американского авиапрома, скончался всего лишь год назад... Время от времени авиаторы открывают ангар и выкатывают свою лупоглазую бесхвостую зобастую стрекозу на техническое обслужи¬вание. Винты у Ка-25 соосные, то есть один над другим, что делает его компактным, удобным для хранения в корабельной тесноте. Коротко обрубленный хвост с двумя килями — воздушными рулями-стабили¬заторами. Моряки завидуют вертолетчикам — вам свой корабль красить не надо. Однако после полетов над морем вертолет весь в белой измороси — забрызган морской солью. Ее надо отмывать. Подошел танкер для заправки корабля вертолетным топливом. Ага, значит, скоро полеты. Без особой нужды вертолетчики в небо не уходят, хотя им крайне необходимо налетывать свои часы — и для практики, и для заработка, не говоря уже об эмоциях — полет над морем всегда риск и всегда радость. Ребята мечтают о полетах, о живом пилотском деле. Это их первая боевая служба, они вполне прикачались, но корабль для них всего лишь стальная коробка с взлетной площадкой. К тому же на эту площадку претендуют многие другие. Это идеальное место для игры в волейбол, например. Здесь же крутят и фильмы, вывесив экран на створки ангара. Или гремит по палубам трансляция: — Духовому оркестру построиться на вертолетной площадке! Так и хочется поправить — концертной. Я тоже отправляюсь вместе со всеми музыкантами — внештатным басистом. Слава Богу, хоть какое-то дело нашлось. От ударов большого барабана слегка вибрирует вертолетная площадка. И снова катятся по Средиземному морю то «Дунайские волны», то «Амурские»... С музыкой легче переносить жару. Сталь верхней палубы раскалена до 80 градусов. Прожигает даже кожаные подметки тапочек. Хочешь прохлады — спустись сначала в пекло машинно-ко¬тельного отделения, а потом снова выйди на палубу. Райская прохлада... Все мечтают о дежурстве по ПВО. Когда корабль на рейде заступает в дежурство по ПВО, то начинают работать рефрижераторные машины. В каютах становится прохладнее. Начальник РТС — радиотехнической службы — прыгает через скакалку на пламяотбойной площадке позади ракетного комплекса. Худеет. С площадки открывался чудный вид на остров Кипр. — ФИЗО, — прокомментировал зрелище Опарин. — Физический Износ Здорового Организма. Но тут все занятия были прерваны одним лишь словом. Слово «почта» обладает почти такой же повелительной силой, как слово «тревога». Почту доставили барказом со «Жданова». Письма сортируются по боевым частям в библиотеке. В дверях уже выбивают нетерпеливую морзянку — «Скорее!» В рамочках для марок нарисованные от руки вензеля «ВМФ» или «СФ». Письмо с гербом города Саратова — с тремя стерлядями. По месту склейки — собственные метки, чтоб не вскрывали. С собственной фотопортретом на конверте вместо казенной картинки. С английской пометкой для пущей важности «Оnly for уоu». * * * Сегодня понедельник — день политзанятий. В кубрике трюмных машинистов три раскладных столика. За ними матросы котельной группы. Лейтенант политгрупповод: —Достали тетради, взяли ручки, открыли кавычки. Запишем цитату из работы Ленина. Рогов, кем был Ленин по должности? Молчание. -Ну? — Вождем, товарищ лейтенант... — Сам ты вождь маслопупов! Ленин был председателем Совета народных комиссаров. Ладно... Кто ответит — какую задачу выполняет сейчас наш корабль? — Турок будем бить! — Что за чушь! Никого мы бить не будем. Наш корабль — запишите в тетради — охраняет государственные интересы Советского Союза на дальних морских рубежах. * * * Строй полуголых матросов. Их светло- и темно-коричневые тела, особенно множество составленных в ряд рук и ног делает их похожими на гроздь сросшихся опят. На фоне четких контуров надстроек, пиллерсов, леерных стоек их кривоватые бугристые разнодлинные руки-ноги роднит общий телесный цвет. Лиц нет, они скрыты под сенью длинных пилоточных козырьков. Смуглая рябь коленок, кистей, подбородков. — Есть шанс отличиться на погрузке капусты. Желающие есть? Дружное молчание в ответ. — Тогда желающими будут: матрос Иваньков, старший матрос Суровцев, матрос Гриненко... Когда столько разных людей собираются вместе, то рождается некое общее свойство всеумелости. Вот почему моряки умеют все: испечь пончики, разобраться в радиосхеме, сыграть на фоно «Сиртаки» в четыре руки, как этот делают Чесноков с Каратаевым, вырезать аппендикс или починить часы... * * * В кают-компании сочувствуют морякам ракетного крейсера «Грозный». Они уходят с боевой службы, ни разу не зайдя ни в один из иностранных портов. А это значит, что за три месяца боевой службы они не получат ни одного инвалютного бона. Событий почти никаких. На корабле по крайней мере. Охочусь с кинокамерой за американскими самолетами, которые регулярно обле¬тают «Адмирал Нахимов» и другие корабли, стоящие на якоре. Пересчитывают — все ли на месте. На силуэт крейсера «Жданов» поглядываю с тоской, как на покинутый родной дом. Туда бы сейчас! Там — эпицентр всех новостей, а я торчу здесь, на этом забытом Богом и начальством БПК. Правда, вечером произошло событие, которое иначе чем явление Христа экипажу, не назовешь. Это случилось в 300 милях от Назарета — я сам потом измерял расстояние по карте. Изображение Христа возникло на створках вертолетного ангара вечером, когда на юте шел цветной документальный фильм «Русский музей». Во весь экран возникла картина Иванова «Явление Христа народу». Народ во флотских бескозырках и куртках взирал на приближающийся лик Спасителя. Он был виден за много миль окрест, и если бы чей-то перископ выглянул из воды на рейде, то и в подводной лодке увидели бы, как сияло в средиземноморской ночи чело Господа. И пусть это длилось всего лишь несколько секунд. Но это было. И моряки видели Спаса Нерукотворного близ его родины. СРОЧНЫЙ РЕМОНТ Вечера на Средиземном море такие, что луна и солнце смотрят друг на друга битый час, прежде чем оранжевый шар утонет за голубым горизонтом. Небо сплошь в метеорных прочерках. Падающие звезды того и гляди прожгут экран, вывешенный на вертолетной палубе. Зрители нетерпеливы. Фильм начался засветло, и теперь изображение проступает в сумерках постепенно, как на листе фотобумаги. В самом волнующем месте, когда герой и героиня после долгих недоразумений протянули, наконец, друг другу руки, на экран легла черная тень рассыльного: — Старшему лейтенанту Пашкину срочно прибыть в машинное отделение! Коренастый офицер с инженерными эмблемами на погонах, тихо чертыхнувшись, нахлобучил пилотку с огромным козырьком, выбрался из тесных рядов и легкой рысью скрылся за вертолетным ангаром. Я кинулся вслед за ним. Горячие ветры машинного отделения. Горячие поручни. Масляная шхера — Жар. Пар. Пот. Чад подгоревшего масла. Трубы всех толщин и извивов сплелись как спруты в любовном клубке. Среди них снуют почти голые люди. Ощущение неминуемого взрыва, ожога, аварии — вот-вот что-то лопнет, разнесет, разорвет... В дальнем закоулке машинной шахты, там, куда не достигают вен¬тиляторные струи, в омуте застойного жара, на тесных плитах настила, среди гигантских колен, колец, витков обжигающих труб, стояли три голых по пояс человека. Подавшись вперед, они наступали на припод¬нятую цепями глыбу редуктора валопроворотного механизма. Оскален¬ные от напряжения, с гаечными ключами в кулаках, они были похожи на охотников, встречающих вставшего на дыбы медведя. Потом все трое они налегли на длинный рычаг ключа, и я увидел светлоусый татарский профиль Пашкина, за ним худой лик командира дивизиона движения капитан-лейтенанта-инженера Шалышкина, перекошенный оскал мичмана Дроздюка. Это о них до самого отбоя говорил весь корабль. Это им предстояло исправить поломку (из-за литейного брака треснуло глубоко запрятанное зубчатое колесо), за которую берутся только на заводе. Они уложили глыбу механизма на решетчатый настил — так врачи из «неотложки» делали однажды открытый массаж сердца прямо на тротуаре — и начали вскрытие при свете лампы-переноски. С этой минуты они и в самом деле стали похожи на хирургов, эдаких старых добрых коновалов, скрутивших больного быка. Чем сейчас набор гаечных ключей не операционный инструментарий? Смазочный шприц — тот же инъектор; вместо тампонов ветошь... Масло — темная машинная кровь — залило рифленый настил, заструилось по локтям орудующих в механизме рук. Время от времени кто-нибудь пробирался к гофрированному рукаву, подтянутому поближе к месту аварии, подставлял голову под струю теплого воздуха и снова нырял в жаркий омут. Пот сбегал по масляным спинам шариками. Загвоздка была в том, что никто из них никогда не вскрывал этот механизм, подлежащий лишь заводской разборке. Они бились над каждой деталью, совещаясь накоротке, как ловчее к ней пробраться и как удобнее ее снять. Но каждые новые снятые крышки, фланец, кожух открывали новые сочленения туго прилаженных, лоснящихся шестерен, червяков, валов, подшипников. Они разбирали этот узел с остервенением, останавливаясь лишь затем, чтобы наметить кратчайший путь к сломанной детали. Если бы в этот момент заснять их лица крупным планом и показать потом зрителям, то одни бы решили, что это физики, вникающие в новое явление природы, другие увидели бы летчиков-испытателей, выводящих самолет из штопора. Корабельный штурман усмотрел бы в их недолгих раздумьях свой труд — проложить кратчайший путь в заданную точку. Все было на этих лицах: и риск, и азарт, и сомнения, и торжество маленьких побед... Мне вдруг захотелось бросить свои дела и тоже откручивать вместе с ними гайки величиной с блюдце, вращать, выбивать, отсоединять, вскрывать, проникать! Проникать — вот оно, то слово! Они именно проникали, они шли в незнаемое, и что с того, что «незнаемое» на сей раз было не таежной тропой, не взлетной полосой, а темным, осклизлым от масла трактом, уходящим внутрь механизма. Попробуй опиши Пашкин свои действия, и этот документ читался бы с не меньшим интересом, чем отчет археолога, нейрохирурга, водолаза: «снял... прошел... проник...». ...Тот сломанный латунный зубец хранится теперь в каюте коман¬дира дивизиона движения на бархатной подушечке рядом с лаки¬рованным акульим зубом. Будет что вспомнить в тихой гавани. Контр-адмирал Павел Дубягин: «Опять проводится экстренное заседание Совета Безопасности ООН с требованием немедленно прекра¬тить военные действия. Греческое правительство отозвало своих представителей из военной организации НАТО, дало команду греческим офицерам покинуть штаб-квартиру НАТО и возвратиться на родину. Мотивировка: если этот блок не может обуздать турок, то грош ему цена, и греки выходят из этого блока. Правда, Греция пока осталась в политической организации НАТО. Создалось такое впечатление, что греки рассчитывали этим актом воздействовать на США, чтобы последние активно вмешались в конфликт. Но этого не произошло... Видимо, греки серьезно обеспокоены возможностью военного конфликта с Турцией. Объявили о переводе вооруженных сил в полную боевую готовность, вновь передвинули войска на греко-турецкую границу — 80 тыс. человек и объявили о призыве резервистов — 180 тыс. человек. Турецкие войска быстро продвинулись по дорогам Кипра, не встречая серьезного сопротивления национальных гвардейцев. Захватили международный аэродром под Никосией, а также Фамагусту на востоке и Морфу на западе. Всюду их активно поддержали турки-киприоты. Походу действий чувствовалось, что это наступление осуществлялось по заранее разработанному плану и предусматривало определенные цели, о которых турецкое правительство официально заявило: необходимо географическое разделение острова Кипр на две зоны — турецкую и греческую. ...Турецкое правительство объявило район вокруг Кипра опасным для судов и самолетов, и с 8.00 турки начали бомбить кипрскую столицу, международный аэропорт под Никосией. С моря обстреляли Фамагусту, а также начали наступление с плацдарма в Киренее, где они к этому времени сосредоточили до 40 тысяч войска и 400 единиц бронетехники. Наступ¬ление — по дороге Киренея—Никосия и далее на Фамагусту». Наконец-то, дошло дело и до нас. Командир корабля капитан 2 ранга Е. Воробьев объявил по трансляции боевую задачу: идем сопро¬вождать советские и болгарские суда, которые следует в обход Кипра. Сухогрузы, балкеры, танкеры и прочие транспорта, выстроились в две колонны, как в годы Второй мировой войны, и следуют в юго-западном направлении в сопровождении советских военных кораблей. Возглав¬ляет караван ВПК «Адмирал Нахимов». Командир вертолета капитан Опарин получил боевое задание на вылет — искать по курсу конвоя иностранные подводные лодки, в первую очередь греческие, которые, как стало известно, вышли в район Кипра. — Корабль к взлету вертолета изготовить! Прошу «добро» у командира корабля на вылет вместе с экипажем вертолета. С минуту поколебавшись, капитан 2 ранга Воробьев машет рукой: — Летите, если жизнь не дорога... Хорошенькое напутствие. Но главное — разрешение получено, и я спешу обрадовать капитана Опарина. Особого восторга мое присут¬ствие на борту вертолета у него не вызвало, но и неудовольствия тоже. Натягиваю оранжевый спасательный жилет. Поскольку вертолет летит в поисковом варианте, Ка-25 за счет веса авиабомб в силах поднять двух дополнительных седоков — лейтенанта Сергея Свирина и меня. Пока раскрывались створки ангара и поднималась платформа с винтокрылой машиной, штурман вертолета Алексей Кабаков помчался по коридорам и трапам в штурманскую рубку ВПК к приятелю и коллеге старшему лейтенанту Сергею Воропаеву. Кто из нас не провожал друзей на трудные дела? Как обычно напутствуем их? «Ни пуха...» Лейтенант Воропаев напутствует друга, который вот-вот уйдет с палубы в небо, цифрами. Мне кажется, он сообщает их не только по служебному долгу; он дарит Кабакову на счастье сведения, которые помогут ему благополучно вернуться из полета: кромку облаков, заход солнца, магнитное склонение, место корабля... Штурман вертолета быстро заносит все это в наколенный планшетик. Полет над морем всегда сложнее полета над землей. Пилот-наземник может потерять аэродром, искать его до тех пор, пока в баках есть горючее, и сесть, сжигая последние литры, на любом «пятачке». Морские же вертолетчики, даже если они удаляются от своего корабля не дальше максимального радиуса, могут очутиться в бескрайней синей пустыне, где дорогу назад «не скажет ни камень, ни крест». Вся надежда на толкового штурмана... Опарин выходит к машине в фантастическом бело-оранжевом и сине-черном одеянии: белый пластиковый шлем (поверх черного шлемофона), оранжевый спасательный жилет поверх ярко-синей «тро¬пинки» с золочеными погонами в один голубой просвет. Борис занимает свое место в левом кресле. Черный овал шлемофона высекает в человеческом лице самое главное — глаза. У Опарина они — совиные, почти немигающие и очень зоркие. Справа — штурман-оператор Алексей Кабаков. Мы со Свириным — в салоне, большую часть которого занимает желтая капсула с гидролокатором и лебедка с тросом. Сергей пристегивает меня цепью, которая позволяет мне выбираться из салона с кинокамерой на балку шасси. На мое счастье, дверца салона будет распахнута на все время полета над морем. Так положено. Если вертолет, не дай Бог, грохнется в воду, у нас будут шансы выбраться из салона. В марсианских нарядах — зеленых гидрокостюмах, оранжевых жилетах, белых шлемах с противошумными наушниками — экипаж занимает места в кабине. Нас провожает представитель особого отдела. В его глазах тоска и страх. И тут я понимаю этого человека. По правилам игры, в которую он выбрал для себя, особист обязан в каждом видеть потенциального изменника Родины. В каждом! Он уже прозевал его в матросе, уплывшем с корабля. А тут целый вертолет. Что если капитан Опарин возьмет да и сядет на палубу «Гермеса» или «Форрестола»? Кто знает, что у него в голове, на душе, на сердце? Особист не знает. Особист сомневается — в этом суть его профессии контрразведчика. Так и хочется крикнуть ему на прощание — да не дрейфь ты, мы вернемся! Но быстрое цвеньканье винтов и громовой рев двигателя заглушат любой крик. Контрольное зависание. Поболтав над качающейся палубой колесными «ногами», короткохвостый вертолет срывается с палубы боком и уходит от правого борта. Корабль быстро уменьшается — мы набираем высоту. Очень скоро открывается весь караван. Зрелище грандиозное — в ярко-синей морской лазури до самого горизонта уходят мирные суда, которые идут под прикрытием «Адмирала Нахимова» и эсминца «Пламенный». Я выбираюсь из салона с легким замиранием сердца. Вся надежда на хорошо закрепленную цепь. Ветер пытается вырвать из рук кинокамеру, но ее ремень наброшен на шею. Снимаю общий план с наплывом на БПК. Корабль красив издали, когда глаз схватывает его целиком со всеми своими мачтами, надстройками, башнями. С палубы же, изнутри он предстает замысловатым нагромождением металлоконструкций, асимметричных сооружений, скопищем крашеных железных ящиков, тумб, шкафов, балок... Лейтенант Свирин втягивает меня внутрь машины. Вертолет закладывает крутой вираж и уходит от конвоя далеко вперед. Первое зависание. Под днищем на водяной пыли, взметенной лопастями винтов, вспыхивает красноватый круг радуги. Радуга — это к удаче! Надо мной раскручивается вьюшка с кабелем — в воду опускается капсула с гидроакустической станцией. Кресло Кабакова отъезжает по рельсам назад и влево, и штурман приникает к экранчику гидролокатора. Если засечет подводную цель — все данные о ее движении тут же передаст по радио в боевой информационный пост «Нахимова», а оттуда они поступят к штурману, к старшему лейтенанту Воропаеву. А в это время лейтенант Воропаев переживал прескверные минуты. Работала почему-то только кормовая РЛС. Носовая по закону подлости отключилась, и мичман-метрист лихорадочно прозванивал цепи. Как назло панамский танкер, шедший навстречу, вдруг стал резать курс. Командир тут же запросил Воропаева: — Штурман, где и как разойдемся? Пока Воропаев определял элементы движения цели, конвой перестроился из двухкильватерного строя в колонну по одному. Воропаев ринулся в БИП к спасительному экрану радиолокатора. Вот он — весь в белесых отметках... В такие минуты, если человек владеет собой, зрительная память срабатывает, как фотопластинка. И Воропаев владел, и потому сумел перенести обстановку с экрана выносного индикатора обзора обстановки на карту, что называется, в мгновение ока... Из проема отодвинутой дверцы открывается роскошный вид на безгоризонтные просторы Средиземного моря. С такой высоты его обозревали разве что античные боги. Видно, как по морской глади, сверкающей на солнце, тянутся какие-то длинные языки-извивы — то ли течения, то ли следы ветра. Трудно поверить, что под поверхностью этого безмятежного радостного моря точат глубину атомные и дизельные подводные лодки — американские и наши, английские и греческие, турецкие и французские... Но в Средиземном море их столько сколько чернослива в хорошем флотском компоте. Жаль, что ни одна из них не попалась сегодня на «удочку» капитана Опарина. Лейтенант Свирин смотрит на часы и жестами показывает мне, что после последнего зависания возвращаемся на корабль. Но тут случилось неожиданное. На этом самом последнем зависании, когда горючего оставалось в обрез на обратный полет, задымил и сгорел электромотор, вращающий кабельную вьюшку-катушку. Кабаков стремительно выкатился на своем кресле в салон, примкнул к катушке рукоять и завертел ее так, как положено на пожаре. Пожара по счастью не случилось. Но капсула — так уж рассчитан ручной подъем — выбиралась томительно медленно, тогда как движки в режиме зависания вертолета работали на полную мощность, пожирая при этом топливо, которого и без того оставалось в обрез, с удвоенной прожорливостью. Даже если до кормы «Нахимова» не дотянем всего один метр, то все равно придется окунаться в море. Наверняка нас спасут, но жалко будет машину и уникальные кинокадры, которые мне удалось снять. Все! Капсула на борту, вперед к «Нахимову»! Спасибо капитану Опарину. Он дотянул до кормы на последних литрах керосина. Вертолет наддался вперед грудью, точно так, как это делают соколы, когда притормаживают в воздухе, потом выровнялся и завис. Садимся на разостланную по палубе сеть, словно в ловчие тенета. Маленько задержались, но ничего. Случись все это в реальном бою, задержка вертолета оказалась бы кстати: в тот самый момент, когда мы мирно висели над морем, корабль отбивался от воздушных торпе¬доносцев «противника», и лейтенант Воропаев едва успевал отмечать на карте точки поворотов ВПК... * * * Конвой благополучно прошел опасный район. Суда разошлись каждый по своему маршруту, подняв нам на прощание сигнальные флаги «Счастливого плавания!». «Адмирал Нахимов» лег в дрейф в ожидании новых распоряжений. А пока офицеров собрали на разбор полетов, то бишь на подведение итогов за неделю. В салоне кают-компании расположились командиры боевых частей, начальники служб, помощник командира, замполит, старпом. Потом пришел командир. — Товарищи офицеры! Все встают. — Товарищи офицеры... Все садятся. Старпом начинает совещание с перечисления всех нарушений и упущений, накопившихся за неделю. Больше всех досталось лейтенанту Сергею Гущину. — Товарищ Гушин, за год вы не сдали ни одного зачета! Как долго вы собираетесь оставаться в таком загадочном состоянии? Вы не можете отличить огнетушитель от магнитного пускателя. Мне придется ставить вас дублером ко всем вахтенным офицерам. Спать — по четыре часа в сутки будете, пока не начнете сдавать зачеты. — Есть. — Ваше кредо — прикидываться шлангом. Меньше спроса... Так, идем дальше. Кубрик № 1 и тамбур № 2 — грязь. В чьем заведовании эти объекты? Снова поднимается Гущин. — В моем. — Почему приборщики не выходят на приборку? Почему у вас на спуск катера вышли только три матроса и ни одного мичмана? Вы не видели, как падают катера с корабля и гибнут люди! Что имеем в итоге. Вы, товарищ Гущин позорите наш корабль на веcь Средиземноморский военно-морской театр, вам должно быть стыдно перед всеми евреями и перед всеми арабами, не говоря уже о своих товарищах. Садитесь, Гущин, и делайте выводы. Может ли в приказе по кораблю употребляться слово «любимая»? Может. Старпом зачитал приказ о содержании офицерских кают: «По¬рядок и уют в каютах поможет нам легче перенести разлуку с близкими и любимыми». Все заулыбались. Ну и лирик старпом, экий роман накропал... Потом выступал замполит. Сетовал, что мичманы не ходят на политинформации, вместо этого отсылаются. — А вот товарищ Барабаш и вовсе учудил: будучи на вахте, зашел в малую кают-компанию с гранатами. Чей мичман Барабаш? — Мой. — Встает старший лейтенант Чесноков. — Что это у вас за фигура такая, гранатами обвешанная? — Маленько в голове не хватает. — А что вы сделали, чтобы хватало? — Провел беседу. — На тему? продолжение в части 2 | |
| Просмотров: 1586 | Добавил: kresta-ii | Рейтинг: 0.0/0 | |
| Всего комментариев: 0 | |