Главная » 2012 » Май » 11 » Рассказы о службе-2
Рассказы о службе-2 | 14:04 |
В то время в училище учили чему угодно, только ни тому, как быть офицерами. До последней секунды курсанты и офицеры-по разную сторону баррикад. Обязательно пятому курсу перед увольнением проверить кальсоны и подписи на штанах. Потом тебя вкидывают в летенантскую форму и не опомнившегося отправляют на флот. И вот молодой лейтенант входит в Большую кают-компанию на бпк Кронштадт. Нос, уши, кадык на тонкой шее, болтающейся в воротнике кремовой рубашки.... Вошёл... Остановился... "А где тут можно сесть?" По правому борту два длинных стола. За столом, которай дальше в корму, у переборки, два непроницаемых подполковника. "Сынок, можешь сесть вооон туда!" - показывают на кресло в торце стола у кормовой переборки. "Этот мудак ещё в отпуске". Лейтенант садится, куда посадили. Вестовые с каменными лицами подают приборы. Приходящие офицеры застывают на мгновение, но виду не подают. В кают-компании устанавливается жуткая ехидная тишина... Лейтенант чувствует, что что-то не так. Краснеет, потеет, ест... После обеда один из подполковников-годков, ковыряя спичкой в зубах мясо: "Так вот, сынок, что бы ближайшие лет 10-15 туда не подходил и близко." Я так и не подошёл... Командира ГАГ БЧ-7 (Кронштадт, Исаченков) Хиврич Сергей Флорианович ГРУБЫЙ ПРОСТУПОК И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ. Есть флотская народная поговорка, которую нельзя, увы, воспроизвести на бумаге дословно. Суть её состоит в том, что нельзя бесконечно доставлять удовольствие, потому что теряется чувство главного действующего элемента в этом процессе. Когда старпом, доставлявший непрерывную радость личному составу, забывал об этой премудрости, тогда и случались всякие забавные и грустные непредвиденности. Почему – старпом, а не Командир? Да потому что на нашем корабле действовало традиционное, но доведённое до абсурда разделение труда: Командир управлял в море, на якоре и швартовах же свирепствовал старпом, получивший от сибаритствующего кэпа карт-бланш. Фамилии начальников соответственно распределились: Сивухин и Дубина. Вот уже почти месяц стоим в Лиепае на бочке в аванпорту. К причалу не ставят по желанию старпома: отработка корабельной организации – дело святое, хлопотное и энергоёмкое. Лейтенанты, которых на корабле двадцать три из сорока трёх офицеров по штатному расписанию, бузят и пребывают в состоянии, близкому к совершению серии грубых проступков. Многие из них уже обзавелись семьями и жаждут сходить на почту или на переговорный пункт, но казарменное положение насаждается и контролируется властной рукой. Отвезя Командира на катере для заслуженного отдыха, я воспользовался случаем и привёз на борт четыре бутылки коньяка. Формой протеста против существующих порядков мы, впятером, избрали уничтожение данного напитка путём распития. Как только эта акция была успешно завершена, услышали радостную весть: старпом отпускает на сход абсолютно всех желающих. Сборы и переход к причалу были недолгими, и вот мы уже в почти европейском ресторане "Юра". За большим столом нас – человек десять. Заказ обычный: для начала по 0,5л "Кристалла" на лицо, несколько "Шампанских", бутылка "Рижского Бальзама" для обозначения респектабельности, ну, и всякое такое. То, что у некоторых внутри уже находилось по 0,4л коньяка, в расчёт не бралось, а зря. Вечер начинался славно: пьянящее чувства вновь обретённой независимости, тосты и здравицы, варьете – всё это давало новый импульс подутраченным жизненным кондициям. К сожалению, дальнейший ход событий мне придётся реконструировать по рассказам очевидцев. Интенсивность "гремучей" смеси и её количество лишили нас с другом по последующему несчастью возможности изложить дальнейшее от первого лица. Ночное просыпание в какой-то невероятно узкой камере лиепайской комендатуры, где я и мой товарищ, артиллерийский комбат Серёжа Цюра, одновременно умещались только на боку, было неожиданным и страдательным. Из всей нашей компании только мы были в ресторане по "штату", и только нас почему-то арестовали. Титаническим напряжением израненной памяти я вспомнил, что, добиваясь тишины для озвучивания своего тоста за родное училище посредством удара кулаком по столу, Серёга попал в тарелку с заливным. За тарелку, извинившись, мы заплатили, но обидевшийся тостущий от нас ушёл. Это значит, что арестованы мы были независимо друг от друга в различных местах города. Моё задержание было тривиальным по причине лейтенантской борзости по отношению к военному коменданту гарнизона, а вот друг мой отличился по полной схеме. К тому времени не прошло ещё и полгода после бунта замполита Саблина на "Сторожевом". Когда этот корабль несанкционированно снялся с якоря, один из офицеров прыгнул за борт и, добравшись до стоящей невдалеке подводной лодки, сообщил командованию о случившемся. Сергей решил действовать по аналогичной схеме. Из-за разыгравшегося шторма попасть на рейд не было возможности, поэтому в воспалённом мозгу лейтенанта родилась и началась осуществляться гениальная идея. Он вломился в рубку оперативного ОВРа в Зимней Гавани и потряс дежурную службу оглушающим сообщением: – Играйте тревогу по Флоту! На "Исаченкове" – бунт! Расчёт – гениален в своей простоте: на корабль для разбирательства обязательно пойдёт плавсредство с перепуганными начальниками, которое и доставит Серёгу в его каюту для отдыха и подготовки к новому рабочему дню. Учитывая, что призрак "Сторожевого" ещё не растворился в сознании местного командования, реакция на сообщение первоначально была истеричной. Когда разобрались во всём, на повестку встала более серьёзная задача – задержание лейтенанта. Ограничение подвижности тренированного под два метра ростом тела потребовало большого количества времени, затраченных сил и физических повреждений от вызванного комендантского наряда. Поутру, освободившись и пытаясь прийти в себя при помощи кефира в Новой Гавани, мы получили известие, что нас непременно желает принять у себя командир Лиепайской ВМБ контр-адмирал Шадрич. Для обеспечения торжественного приёма на местных сторожевиках для нас нашли военно-морскую форму, а затем в привокзальном ресторане и командира нашей боевой части, который также получил приглашение на официальный раут. Понимая, что сейчас получим передозировку служебных стимуляторов, я всё равно не мог сдерживать периодических приступов нервного смеха: самые длинные военные брюки, которые удалось найти для Серёги, сантиметров двадцать не доставали до щиколоток. И вот на своей служебной машине нас везёт командир бригады – будущий начальник Главного штаба ВМФ – Селиванов. Рядом со мной, простым военно-морским офицером, сидят: будущий комбриг – мой друг Серёга – и зять Дважды Героя Советского Союза – наш командир боевой части. – Вы уж как-нибудь в себя дышали бы! А то от вашего перегара и я забалдею! – юморил комбриг, не подозревая, что демонстрирует лейтенантам свою некомпетентность в вопросах распознавания характерных запахов. То, что он чувствовал, было вовсе не перегаром, а чистейшим "свежаком", излучаемым нашим командиром боевой части, которого вконец разморил горячий воздух автомобильной печки. Мы с трудом удерживали своего начальника между собой плечами, придавая вертикальное положение его обмякшему телу, хотя ещё десять минут назад он крыл нас почём зря: – Сосунки, вам ещё не водку, а дерьмо через тряпочку сосать надо! Посадив старшего товарища на стул между завешенными шинелями вешалками в штабе базы, я и Серёжа предстали перед высоким начальником. Адмирал оказался человеком воспитанным и приятным в общении. Он поздоровался с каждым за руку, не кричал, не матерился. Записал наши фамилии к себе в блокнот, ещё раз выслушал комбрига об обстоятельствах нашего пленения. – Ну что, гусары! Сегодня Член Военного Совета Балтийского флота доложил о ваших подвигах ЧВСу Северного, – эти слова прозвучали звуком похоронного марша по офицерской карьере, и вид "подстреленного" друга уже не вызывал позывы к смеху. – А с вами я хотел бы познакомиться поближе, – обратился Шадрич к Серёге. – Вы второй лейтенант в истории русского Флота, поднимавший его по тревоге. Первым, если помните, был лейтенант Шмидт. На вопрос о нашем желании продолжить службу, мы ответили утвердительно, пообещав, что впредь… никогда… ничего… и в этом духе. – Комбриг, организуй от меня этим весельчакам по пять суток ареста! – прозвучало уже, как поощрение, потому что в соответствии с Дисциплинарным уставом в то время даже командир нашего корабля мог объявить нам по десять… Комбриг в обратный путь нас не взял. Пришлось вызывать такси, потому что командир боевой части спал в шинели, лёжа между вешалками, и спасти его от стресса, аналогичного нашему, стало делом чести… Гауптвахта – это военная тюрьма, и пребывание в ней не является героическим деянием. Но позволю себе вспомнить об этих четырёх днях, потому что они были отмечены очередной вехой проникновения в многоликую сущность Флота. Почему – четыре? Пятый день пришёлся на 23 февраля, и мы были амнистированы. Наша камера имела отдельный вход со двора и закрывалась изнутри. Мы сами топили печь дровами. Там же готовили "тюремный" чай: пережигали сухари, а затем то, что получилось от этой процедуры, заваривали. С нами сидели два капитан-лейтенанта возрастом под сорок. Оба служили механиками на противолодочниках и обладали уникальными способностями. Один мог часами наизусть рассказывать стихи и выдержки из прозы русских и украинских писателей. Другой с формулами и схемами объяснял нам то закон относительности, то прорехи в теории политэкономии социализма. Было очевидно, что с таким объёмом знаний эти ребята были явно профнепригодными для Флота. Еду и то, с чем она превращается в закуску, нам доставляли регулярно и в нужных количествах. Но этого было мало, требовался кураж. В соседней камере литовец Валдис перекладывал печь, и его работу пришли проверить комендант гарнизона и начальник гауптвахты. Один из наших сокамерников немного владел литовским языком. – Смотрите, какой я сейчас спектакль разыграю! – сказал он шёпотом и двинулся в сторону печника. Они о чём-то поговорили с Валдисом. Тот громко смеялся и одобрительно кивал головой, в то время как мы и наши тюремщики не могли понять сути происходящего. – Ну, как! – спросил нас гордый и радостный механик. – ??? – Да я сейчас в присутствии этих опричников попросил принести нам две бутылки водки, а Валдис сказал, что в честь такого оригинального случая ещё одну преподнесёт – "от заведения"… Через три месяца выходил срок получения звания старшего лейтенанта, и мы с Серёжей, конечно, ни на что не надеялись. Последовавший вскоре переход на Северный флот и интенсивная учебно-боевая деятельность нашего корабля помешали привлечь нас к комсомольской ответственности за неимением времени и истощением физических кондиций у командования. Не до нас было! Измученный серией подряд сменявших друг друга учений: "Океан-75", "Прыжок-75", "Плёс-75" – помощник командира готовил документы к присвоению очередного воинского звания нашей лейтенантской камарилье оптом в последнюю ночь. Советоваться с командирами и политработниками было некогда. Написать к назначенному сроку он успел только половину представлений, а писать-то начали с БЧ-1 и далее по порядку. Вот так на удивление всем мы с Сергеем, как офицеры БЧ-2, получили старших лейтенантов почти в срок. А отличникам из боевых частей с большими порядковыми номерами повезло меньше: следующую партию представлений Командующий флотом подписал только через полтора месяца. Ульянич Владимир Алексеевич ПРОЛИВНАЯ ЗОНА. 5 марта 1975 года. Прощай, Балтика! Прощай гостеприимная Лиепая – почти что заграница. Завтра через балтийские проливы "Адмирал Исаченков" выйдет в Северное море, а там и до Североморска, как говорится, два лаптя по карте. За полтора года: Cевастополь – Владивосток – Ленинград – Кронштадт – Лиепая – Балтийск – Ленинград – Балтийск – Лиепая – явный перебор. Хотелось скорей в Североморск, где можно перевести дух, воссоединиться с молодой женой и поближе познакомиться с десятимесячной дочуркой. Всё это, а также предстоящая близость земель, где витает тень отца принца датского, создавали настроение, которым хотелось поделиться. Спустился в кубрик, рассказал матросам вкратце о том, что нам завтра предстоит увидеть. Вспомнилось, как четыре года назад мы, курсанты третьего курса, проходили пролив Босфор на крейсере "Дзержинский”. Все свободные от вахты были построены на рострах. Наш преподаватель-политработник совершенно замечательно комментировал виденное нами, виртуозно интегрируя географию с историей и политикой. Перед моими глазами проносились взлёты и падения Византии, воображение рисовало страдающие лики святых на осквернённых православных святынях, и навеянные дыханием истории впечатления распирали душу. Я уже знал, о чём буду говорить личному составу завтра. Несмотря на то, что отстоял "собаку", проснулся рано. Корабль, по всей видимости, уже втягивался в Фемарн-Бельт. Открыв затемнённый иллюминатор, выходящий на шкафут правого борта, увидел ствол автомата, направленный прямо в лицо. – Та-а-щ лэйтэнант, закройтэ! – матрос был из моей боевой части. – ??? – Закройтэ, стрэлят буду! По выражению лица и блеску глаз понял: этот стрельнёт. Закрыв иллюминатор – против лома нет приёма – вышел в коридор. Застопоренные пеньковыми тросами задраечные устройства дверей внешнего контура с висящими на них табличками "Не выходить, жизнеопасно!" – подводили к мысли: "Сторожевой".* Из секундного оцепенения вывел голос большого зама, сталью звеневший из динамиков "боевой трансляции", и стало понятно, что всё значительно проще и трагичнее: – Равняйсь! Смирно! Пограничным нарядам приказываю заступить на защиту священных рубежей нашей Родины – Союза Советских Социалистических Республик! В самом узком месте Большого Бельта между островами Фюн и Зеландия – шесть миль. Видимость – не более пяти-шести кабельтовых. Температура воды – плюс пять градусов по Цельсию. – Стоп! – сам себе, – что-то не наблюдаются в пределах видимости лодьи с мрачными норманнами, держащими наперевес абордажные крючья! И что же получается? Пограничные наряды держат границу "на замке" изнутри. Защищают её от внутреннего врага. От меня, то есть! От блестящего офицера, наследника славы Ушакова и Нахимова! От сделанного открытия ноги и мысли подкосились, сделались ватными. Хотелось плакать. В раненой голове сам собой сочинился гениальный план освобождения корабля от заблудших коммунистов и комсомольцев. Жутко хотелось прямо здесь же на палубе доложить его замполиту и особисту с пистолетом. Итак, план: Команда по трансляции: "Коммунистам и комсомольцам, желающим убыть в Данию, построиться на правом шкафуте!"; Построение, напутственные слова, рукопожатия командиров и политработников. "Славянка". Команда: "Убывающим, по боевым частям и службам, за борт шагом марш!” (Через пять-семь минут). "Венки и цветы на воду!" Как у любой корабельной истории, у этой тоже был достойный финал. Наша 17-я шестиместная каюта, которую в обиходе называли лейтенантской кают-компанией, приняла нас в свои объятия, разделила с нами наш своеобразный протест. А с задраенными иллюминаторами даже как-то уютнее было. А песня родилась в тот же день. Спасибо замполиту Запесочному! Разрезая воду штевнем острым, Мчим сквозь непогоду к WESTу с OSTа. На кранах "Дона" что маячит? – Проливная зона – не иначе. Горизонт наполнен тучами, Бак и ют – людьми дремучими. Часовые бродят тучами, Вдаль направив взгляд. Парни смелые и строгие На волну глядят с тревогою. Сбережёт идеологию Пограничный наряд. Заму всё не спится, зам проверит: На замке ль граница, люки, двери. Не взглянуть на звёзды и планеты: Иностранный воздух под запретом. Не взглянуть и мельком – всё закрыто. Проплываем Бельтом, как в корыте. А пролив – вот ужас! – слишком узкий. А туман, к тому же, весь не русский. И сомненья злою раною: Здесь вода, к тому же, странная, Вся до грунта – иностранная. Ну, какой тут смех? Как отвлечь людей внимание, Ведь плывёт за бортом Дания? Сексуальные страдания Заразят здесь всех. На экранах "Дона" скрылась суша. Проливная зона въелась в души. Правда, мозг остался непорочный. Знать, не зря старался Запесочный! РАССКАЗЫ И СТИХИ кап. 1 ранга запаса Ульянича Владимира Алексеевича ЗАБОТЛИВЫЙ РУЛЕВОЙ. Выходим из Балтики в Северное море. За бортом – Большой Бельт. "Гуляющие" картушки на репитерах гирокомпаса бросили в пот и нервную дрожь штурмана. Бегом к рулевому (идём-то в проливах!), пока начальство не заметило. – Править по магнитному компасу, магнитный курс… – прошипел испуганный штурман, чтобы Командир не услышал. – Всё будет нормально, товарищ лейтенант, картушка уже минут пять, как гуляет, – "успокоил" рулевой. – Почему не доложил? – продолжал шипеть лейтенант. – И вообще, как ты правил? – Да не волнуйтесь вы так. Вон видите, впереди поляк "река-море" "чешет"? Я ему в кильватер правлю. Он же здесь всё знает. А не докладывал, чтобы на мостике никого не расстраивать, пока технику не починят. ОКЕАН–75. Под таким названием весной 1975 года состоялось стратегическое командно-штабное учение ВМФ. Нашему, недавно прибывшему на Северный флот и бьющему копытом у причала, племенному красавцу "Адмиралу Исаченкову", суждено было стать центром активной фазы этого учения. На борт ожидалось прибытие Министра обороны Гречко, начальника ГлавПУРа Епишева, нашего Главкома Горшкова и огромного количества адмиралов, генералов и важных гражданских персон. Подготовительная стрельба для проверки готовности носового зенитно-ракетного комплекса "Шторм" в присутствии науки и заводских регулировщиков закончилась не подрывом боевой части ракеты при идеальном наведении на цель. Этот ребус так и остался неразгаданным, хотя яйцеголовые специалисты "вылизали" систему управления до неприличия. Перепаяли массу реле и конденсаторов, которые могли привести к сбою, но на представительном консилиуме было принято решение: стреляет кормовой комплекс. Во-первых, Министру обороны с ходовой будет лучше видно и не так страшно, а во вторых – коль раз не сработало что-то, то может не сработать и во второй раз. А управляющий огнём кормового комплекса – это я, лейтенант Ульянич. Я ещё мало что знаю и умею, но у меня за кормой семь пусков на испытаниях и неистребимый лейтенантский задор. – Коли дырку для звёздочки на погонах, лейтенант, – слышалось от начальников и друзей. Учитывая, что мой комплекс впоследствии отрегулировали с ещё большим фанатизмом, чем носовой, такие рассуждения имели под собой вполне реальную почву. Выход был назначен на 16 апреля. Измочаленный личный состав, позабывший что такое сон, в едином боевом порыве был готов завалить любой эпизод почётного мероприятия по причине приведённых выше обстоятельств. Складывалось впечатление, что подготовка к мероприятию планировалась в ЦРУ скрежетавшими зубами от ненависти ко всему нашему ихними операторами. Политработники тоже не тратили время даром. Был выявлен опасный лейтенант Шура Александров, мой друг, который в какой-то ночной компании пообещал рассказать Министру Обороны о бардаке, творящемся на Флоте. За пару суток до прибытия высокого начальства он был сослан на бпк "Кронштадт", где вся служба была озадачена только одним: Александрова не спускать на берег до тех пор, пока колёса самолёта Министра не поднимутся в воздух. И вот – время "Д". Ещё не ложившийся спать боцман, и не подозревавший, что он уже – труп, под утро, при окончательной проверке своего хозяйства обнаружил отсутствие трапа, который благополучно оторвался и утонул ночью при приливо-отливных явлениях. Вахта этот эпизод проспала по причине уже известной. Ну и что, что трап утонул! Возьмите на другом корабле – и дело с концом! Да что вы! Это исключалось полностью. Утонул царь-трап, который мы доставили из Ленинграда. Видеть таких парадных трапов мне больше не приходилось никогда за свою долгую службу на четырёх Флотах. Его ширина была не менее трёх метров, а поручни – из какого-то ценного дерева. На доклад боцмана о том, что птичка сдохла, Командир ответил в соответствии со своим замордованным статусом: – Хорошо, боцман, продолжайте работать. Секундой позже боцманский доклад был всё же дешифрирован командирским мозгом. И тут – такое началось! В шесть утра у места, где был погребён трап, толпилось уму непостижимое количество начальников разных мастей. Слюна от их ораторских экзерсисов не долетала, к счастью, до Командира, потому что причал и борт ничего, кроме полоски чёрной воды не соединяло. Через ограниченный промежуток времени на этом единственном стационарном причале эскадры яблоку негде было упасть: водолазы с оборудованием, авиационные теплодуйные машины, маляры, художники, шхипера и масса других незаменимых в данной ситуации действующих лиц из командного и политического состава. Трап был обнаружен водолазами, застроплен, поднят на причал плавкраном. Здесь его "замыли" пресной водой, высушили ревущими машинами, заново "отлачили" и тут же высушили поручни, закрепили новые обвесы, и к часам восьми ничего уже не напоминало о происшествии за исключением ноющих и саднящих частей тела у Командира, помощника и боцмана. Я, наконец-то, окончательно понял, как строился Днепрогэс и другие стройки первой пятилетки. И вот легендарный Андрей Антонович Гречко поднимается по трапу, человек с повязкой "како" – это я – орёт: "Смирно!" – и пожимает царственную руку. Короткий митинг, аврал и – вперёд! Количество свиты, взошедшей на борт, не поддавалось подсчёту. Все корабельные офицеры, Командир в том числе, были выселены из своих кают на посты, в кладовые и другие места для проживания не предназначенные. Младшие офицеры хлебали остывшую баланду в четвёртую очередь в кают-компании мичманов. Три носовых матросских кубрика были освобождены, чтобы матросы не нарушали покой высокого начальства в старпомовском коридоре. Я нисколько не брюзжу и не злорадствую. Но и меня через столько лет не покидают глупые лейтенантские вопросы: – а мог бы начальник перед дальней поездкой заставить водителя своего персонального авто работать всю ночь, не смыкая глаз, а перед выездом не поинтересоваться, сыт ли он и как себя чувствует? – неужели так сладко есть на выходе икру из хрустальной посуды, отдыхать под дорогими одеялами, специально завезёнными по этому случаю на корабль, зная (а может, и не зная – это ещё хуже!), что уровень комфорта у экипажа качественно другой. И не надо говорить мне о "тяготах и лишениях", о подводниках-дизелистах, о солдатах в окопах, наконец, которым значительно труднее. Я-то ведь никогда не желал служить на таком Флоте, где лейтенант питается и спит в одной каюте с Главкомом. Речь, понятно, совершенно о другом… Оторвались от берега, что всегда приносит моряку явное облегчение и вводит жизнь сложного корабельного организма в заданный ритм. Сегодня был день рождения Командира, и клерк из управления кадров показал ему мельком капразовские погоны, которые лягут на заслуженные плечи, если всё закончится, как положено. Не один я, оказывается, колол дырки! Первый эпизод учения: "Кронштадт" выполняет стрельбу противолодочной ракетой. Мы – на траверзе его левого борта. Всё, как учили: вертолёты в воздухе, подводная лодка обнаружена, целеуказание, пуск! – Красиво пошла! – восхищённо откомментировал Министр. – "Пуск" – вторая! – скомандовал по связи командир эскадры, переключив звук аппарата засекреченной связи на телефоны. Жалкий лепет с "Кронштадта", что у них больше нет практических ракет, а все остальные в боевом снаряжении, был жёстко прерван. Принцип: куй деньги, не отходя от кассы! – торжествовал. Старт второй ракеты с "Кронштадта" привёл всех в замечательное расположение духа, вселил уверенность, что и мы отстреляемся не хуже. Этот храбрыё трюк в исполнении североморцев не являл собой ноу-хау: что-то подобное происходило ранее на Черноморском флоте, и было известно по устным пересказам. Тем не менее, не каждый решится на подобное гусарство, и мы втайне гордились своим командованием. Неумолимо приближался основной для нашего корабля эпизод. Совместно с бпк "Огневой" мы выполняли ракетную стрельбу по реальной воздушной цели. Центр событий переместился в мой центральный пост. Я жёстко расставлял по местам многочисленных наблюдающих, слегка дрожащим голосом отдавал последние распоряжения. В это время в носовом центральном перестал прописываться один из шлейфов осциллографа контрольно-записывающей аппаратуры, и, так как это было моим заведованием, я побежал туда. Возвращаясь обратно, встретился с табуном офицеров, спешивших из кормы в нос, и всё понял. Моя звёздочка удалялась от меня в той толпе, и я её даже, кажется, видел. А вот и пуск мишени. Производим её обнаружение, берём на сопровождение, согласовываем пусковую и, как добрый сигнал светофора, загорается зелёное табло "Готов". Всё это так, но мы-то знаем, что целеуказание будет выдано теперь на носовой комплекс, и дырки в погонах вертеть теперь им. – Цель… дальность… курсовой угол… серией… ВДЗ – протяжка… Пуск! – первая левая. Увертюра к музыке ракетной атаки, донёсшаяся из носового центрального поста, прозвучала торжественно и безукоризненно, и – тишина… – Комдив! Где доклад о "захвате"? – Захвату нету… – А по второй? – И по второй нету, – нервным шёпотом докладывал командир дивизиона, чтобы не все слышали его предсмертные хрипы. Два генерала, наблюдавшие стрельбу с верхней палубы, искренне восхищались полётом наших не управлявшихся ракет, стрелами уходящих в облака по баллистической траектории: – Что значит – современный зенитно-ракетный комплекс! Смотри: с "Огневого" ракета пошла, как бык поссал, а вторая и вовсе упала у борта. Вот эта единственная долетевшая до мишени старая ракета, запущенная под управлением нынешнего Главномандующего ВМФ Владимира Масорина, и спасла честь Северного флота. Прозвучал победный доклад о блестящем поражении цели. А сбить её мог, естественно, только корабль с Министром Обороны на борту. После выяснилось, что увёл с траектории наши ракеты передатчик команд с бпк "Адмирал Исаков", работавший в эфир на излучение своей аналогичной системой управления на нашей несущей частоте и с нашими кодами. Такого произойти, конечно, не должно было, но на Флоте всё может случиться, особенно в присутствии высокого начальства. А если бы нажать кнопку "Пуск" доверили мне, никаких происшествий не случилось бы, так как коды и частоты в моей системе были выставлены другие. Настроение присутствующих на мостике резко дифференцировалось: одни радовались успешной стрельбе, а тем, кто понимал, что произошло, оставалось только делать хорошую мину при плохой игре. Боцман, от которого стрелки временно были переведены, зря успокоился. Он ещё не знал, что судьба уготовила ему новое испытание, и вскоре ему предстоит стоять на планшире с колосниками на шее. В ходовую рубку стали заходить генералы и адмиралы со следами краски на дорогом шинельном сукне. Командир всё понял: не высохла краска на переборках в командирском коридоре. – Помощник! За что я тебя, мудака, кормлю?! Немедленно – человека с растворителем к выходу! С таким же надрывом и с добавлением более сочных выражений, а на низших ступенях и с физическим акцентом, командирское приказание начало стремительный бег по иерархической лестнице. Маршрут этого стремительного бега: помощник – главный боцман – командир отделения боцманов – уткнулся в неделю не спавшего матроса Худайбердыева… Внезапно в ходовую ворвался генерал-лейтенант, по рукаву серебряной шинели которого стекал воняющий уайт-спиритом грязный чёрный след. Обретя дар речи, он громогласно объяснял, что думает о Флоте, если его, генерала, хватает за рукав у выхода из коридора грязный матрос и приводит в негодность дорогое генеральское обмундирование. Разбираться был послан лично Командир. Он увидел то, что и должен был увидеть: на своём ответственном посту спал стоя, как лошадь, матрос Худайбердыев, зажав в руке тряпку, которой он недавно оттирал кузбасс-лак на баке. Ведро с грязным растворителем стояло рядом. Наступил мой черёд заступать на ходовую вахту, и я с блеском подхватил череду нелепостей, свалившихся в этот день на корабль. Вначале я в служебном рвении "построил" двух гражданских мужиков, нарушавших корабельные правила посредством беседы у двери на сигнальный мостик. – Лейтенант! – грубо одёрнул меня бывший ЧВС Северного флота адмирал Сорокин. – Остынь! Это же первые секретари Мурманского и Архангельского обкомов партии! Но это было только прелюдией к более серьёзным свершениям энергичного и инициативного офицера. – Вахтенный офицер! Подать сигнал на всплытие подводной лодки! – Есть! Я должен произвести за бортом несколько подрывов гранат с определённым интервалом. Специально для этого на выход мы получили гидродинамические гранаты СРГ-60, которые взрываются на установленной глубине от давления воды. Выполняя приказание, как и положено, бегом, я споткнулся о чью-то ногу, и несколько гранат вылетели из сумки, с грохотом приземлившись у ног Главкома. Все, кто стоял рядом, бросились их поднимать. – … !… …! … мать! Тебя уже нет! Ты понял, сука! – шептал мне в ухо комбриг, вместе со мной ползая на корточках. Главком не выказал никакого беспокойства по причине весёлого происшествия, и меня, впоследствии с блеском подорвавшего гранаты за бортом, оставили нести вахту дальше. Вернувшийся после отдыха на мостик Министр поинтересовался, а может ли дать корабль максимальный ход. И вот мы несёмся по волне со скоростью, которую очень редко ощущают на больших кораблях. – 35,8 узлов, товарищ Министр Обороны! Это на 0,4 узла больше, чем на испытаниях, – гордо доложил Командир, которого никак не покидала мысль о новых погонах. – А сколько это будет в километрах в час? – Почти семьдесят, товарищ Министр Обороны! – Неплохо, неплохо. Почти как средний танк. А ну-ка, покажите мне вашего механика- водителя. Командир БЧ-5 прибыл в ходовую из ПЭЖа в своём далеко не парадном одеянии с мятыми погонами, чем заставил поволноваться своё начальство. – Молодец, ничего не скажешь! – пожимал руку стушевавшемуся меху Маршал. – Да и погоны ему бы сменить не мешало! Двусмысленная фраза, от которой на мгновение повеяло холодком, была правильно понята кадровиками. Всем стало понятно, кому сегодня предстоит колоть дырки на погонах. Несмотря на то, что в базу "Адмирал Исаченков" вернулся поздно ночью, экипаж был построен на торжественный митинг. Министр Обороны сказал много хороших слов о боевой готовности Северного флота, о нас, прекрасных людях, приумножающих его славу. Когда он благодарил экипаж за блестяще проведённую стрельбу, большинство в это время смущённо разглядывало носки своих форменных ботинок. – Благодарю за службу, товарищи североморцы! – Служим Советскому Союзу! Не успела кавалькада машин покинуть причал, как перед личным составом начал своё выступление Командир. Он не скрывал чувств и не боялся перечить высочайшему мнению: – Обращаю внимание всего экипажа: БЧ-2 на корабле – главные тормоза и суки! За моего капраза они мне ответят, это я обещаю! Более угнетённого состояния, овладевшего умом и сердцем, и представить себе было невозможно. Как карточный домик рассыпалось детское представление о непогрешимости Флота и Армии. "Вот приедет барин, барин нас…" – но выше-то – некуда! А через несколько дней в "Комсомольской правде" появились интервью с матросами нашего корабля. В них они с восторгом излагали, какие чувства обуяли их в момент, когда наши ракеты блестяще поразили воображаемого супостата. Эта же белиберда транслировалась по первой программе всесоюзного радио. Все на корабле, включая редко появлявшегося на верхней палубе последнего трюмного, знали, что мы промахнулись. Выходило, что не ведал об этом только Министр Обороны, которого все с радостным упоением обманули. И стало совсем худо на чистой и непорочной военно-морской душе лейтенанта. Ниже её ватерлинии была нанесена коварная пробоина, из которой суждено было сочиться сомнениям и обидам всю оставшуюся службу. * * * А ещё на том выходе я понял, что нет такой завесы секретности, через которую не проникают не очень-то охраняемые сведения. На мостике порученец Министра Обороны рассказывал командиру эскадры, что после смерти Маршала Малиновского решено было назначить на его место Д.Ф.Устинова. Но, учитывая заслуги последнего воевавшего командарма, пост Министра был предоставлен А.А.Гречко. Через пару месяцев после "Океана-75", когда корабль находился у Новой Земли, связисты приняли весть: умер Министр Обороны. Мне, проснувшемуся после вахты, эту новость донесли обитатели нашей шестиместной каюты. Они наперебой стали предлагать пари на 0,5л, что я никогда не догадаюсь, кто будет новым Министром. – А чего тут угадывать? Устинов, конечно! Негодяи сблефовали и выигрыш мне не представили: ты, мол, откуда-то уже всё слышал! Затем, когда в мутной перестроечной воде СМИшные негодяи торопились запатентовать своё первенство на освещение того или иного эпизода в нашей сложной истории, становилось смешно грустно и противно. Невозможно скрыть масштабные события и их детали. Например, о "Новороссийске" с теми же самыми подробностями, озвученными в "свободной" прессе через тридцать лет после случившегося, я узнал ещё в 1968 году на Телефонной стенке от бывшего матроса этого линкора. А я ведь только поступил в военно-морское училище и ещё даже присягу не принял. Все в Севастополе, для кого это было не сенсацией, а выстраданной болью, интересовались, знали и не могли не знать о трагедии. А то, что об этом не публиковалось в открытой печати, плохо, но к сути события не имело никакого отношения. И, слава Богу, что нашлись серьёзные люди Б.Каржавин и Н.Черкашин (а не какие-нибудь доренки и киселёвы), рассказавшие в своих книгах без суеты и злопыхательства о трагедии 29 октября 1955 года. Не буду останавливать свою мысль, начавшую неожиданно для меня самого наводить мосты из светлого лейтенантского прошлого в суровое настоящее. К тому же сюда вплетается нить не совсем обязательного философствования, которого я обещал избегать. Выйти без потерь из самому себе созданной западни попытаюсь при помощи реального случая, рассказ о котором логически завершит навеянную злую полосу. Когда, издеваясь над народом и здравым смыслом, все (абсолютно!) СМИ исполняли брейк-данс на памяти экипажа "Курска", в моём мозгу неожиданно через годы всплыла строфа одного стихотворения моего лейтенантского друга Шуры Александрова. Собирая в лесу ягоды, не в силах отвлечься от происходящего, я невольно её перефразировал: И ненависть в душе моей горит. И я не в силах сон забыть вчерашний, В котором видел страшный чёрный гриб, На месте самой лживой телебашни. Назавтра она загорелась. Я ничего не имел против гениального творения инженера Никитина. Но так получилось. Простите, пожалуйста! ФЛОТСКОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО. Бпк "Адмирал Исаченков" дрейфовал в Мотовском заливе. Ожидали подход торпедолова, который должен был доставить на корабль командира дивизии атомных подводных лодок для руководства ракетными стрельбами своих сил на Гусиной банке. – Сигнальщики! Повнимательнее смотрите! Среди офицеров должен быть капитан 1 ранга. – Есть! Так точно! Он рядом с контр-адмиралом стоит! – радостно возвестил сигнальщик форс-мажорную весть для Командира. Вместе с капитаном 1 ранга Калашниковым на торпедолове шёл начальник штаба 1-й флотилии контр-адмирал Голосов, а каюта для высокого гостя была приготовлена только одна. Условия обитаемости на корабле проекта 1134А не ахти какие, но законы флотского гостеприимства требовали решительных действий. В надстройке на одном ярусе с каютами Командира и Флагмана размещались каюты №13 и 14, где жили временно все, кому не лень: офицеры штабов, доработчики, а иногда и гости Командира. – Иосиф! – отдавал по телефону приказание своему вестовому кэп. – В секунду освободить и привести в порядок каюту №13! Любого, кто там проживает – к … матери! – Есть, та-а-щ! Пару слов об Иосифе. Это была колоритнейшая фигура: рост под два метра, пудовые кулаки, нежный румянец на щеках и голубые непосредственные глаза пятилетнего ребёнка. На многих кораблях командиры старались заполучить в качестве личного кока и вестового непременно кавказца. Наш герой, как нельзя лучше, подходил на эту роль. По национальности – сван, он, по всей видимости, с гор спустился впервые только на призывной пункт. О его детской непосредственности лучше других говорит такой случай. В Ленинграде Иосиф был арестован и доставлен в комендатуру в нетрезвом состоянии. При задержании нанёс множество травм пытавшемуся задержать его комендантскому патрулю. Командир беспощадно уничтожал своего любимца на комсомольском собрании, публично обещал написать родственникам всю правду об опозорившем их род земляке, которому кроме водки в этой жизни ничего не надо. – Я нэ пыл водку, – размазывая по щекам слёзы, зло отвечал Иосиф, – я выпил всего лишь двэ бутылки пыва. – Хорошее пиво, – продолжал воспитательный процесс Командир, – ты бы мне его нзвание подсказал, я бы тоже – не прочь. – Название нэ помню. Помню, что на этикетке был бык нарисован. Ну, подумаешь, человек пиво с "Зубровкой" перепутал. Не казнить же его за это! Но вернёмся к основной части нашего повествования. Иосиф приближался к каюте №13. Если он ответил: "Есть!", – значит, приказание будет выполнено, как и положено, беспрекословно, точно и в срок. Откуда ему было знать, что в той злополучной каюте с дьявольским номером нежился в койке заместитель командира бригады по политчасти Анатолий Дмитриевич Зайцев. Это был пожилой, переслуживший все сроки дедушка, который перед увольнением в запас, вероятно, в последний раз решил выйти в море. Командир о его нахождении на борту не знал, а может, просто забыл, что на Флоте иногда случается. Войдя в каюту, Иосиф начал с фанатизмом наводить там порядок. Вдруг из-за прикроватной шторки вывалился ничего не понимающий замкомбрига. Его пламенная речь тут же была прервана тактичной репликой нашего героя: – Освободите, пожалуйста, каюту, да побыстрее. – Вон отсюда! Десять суток ареста! Да я – замкомбрига! – орал, находящийся в прединфаркном состоянии начальник. – А Камандыр сказал, что любого, кто здэсь проживает – к … матери! – невозмутимо принялся менять постельное бельё Иосиф. Не обращая внимания на ледяной пронизывающий ветер, замкомбрига в одних трусах и майке через открытую антенную площадку ворвался в ходовую рубку, где в это время Командир с гостями обменивались рукопожатиями и взаимными комплиментами. – Что вы себе позволяете?! Я доложу начальнику политического отдела! Я … , – не унималось уязвлённое самолюбие Анатолия Дмитриевича, в то время как наблюдавшие эту картину и всерьёз опасавшиеся за его здоровье присутствующие искренне недоумевали о причинах подобного неадекватного поведения. Конфликт со временем был улажен. После того, как получивший массу извинений, замкомбрига, держась за левую сторону груди, удалился восвояси, для сверхпланового гостя была приготовлена каюта №14. Командир и гости тоже долго не могли успокоиться: ржали, как малые дети, вновь и вновь обсасывая перипетии случившегося. Уходя отдыхать, командир дивизии попросил нашего Командира подать к нему в каюту традиционный флотский чай. – Ну, ты и дал, джигит! – не зная, ругать или успокаивать расстроенного Иосифа, продолжал потешаться Командир. – Ладно, завтра разберёмся. А сейчас приготовь и отнеси чай в каюту №13. Что заставило его оговориться? Да, наверное, всё та же злополучная цифра 13. Иосиф долго расталкивал принявшего горсть таблеток и, наконец-то, уснувшего замкомбрига. Открыв глаза, Анатолий Дмитриевич в спектре синего дежурного цвета с ужасом разглядел лицо насмерть обиженного командирского вестового, сующего ему под нос стакан ароматного чая. А что было дальше, представить не трудно. | |
Просмотров: 3508 | Добавил: Alekso | Рейтинг: 5.0/4 |
Всего комментариев: 0 | |